Он сидел в углу большого зала, на холодном щербатом сером полу и сосредоточенно разглядывал свои ладони. Холодные, светлые, с невероятно короткой линией жизни. Пальцы длинные, не зря ведь несколько лет подряд занимался игрой на фортепиано. В семь лет заставляли родители, а потом втянулся и самому понравилось.
Клаус вздохнул и быстро поднялся. Покачнулся, оперся рукой о холодную стену зала и прислонившись к этой стене затылком, закрыл глаза. Сквозь шапку темно-каштановых волос, приятно холодил камень, боль уходила, растворялась... А настроение слегка поднималось.
-Клаус, иди к нам, поболтаем! - голос с другой стороны зала разорвал тишину, как натянутую бумагу-резко, с треском. Но в ответ на этот призыв, мальчик лишь покачал головой и вновь сел на корточки.
По родителям он скучал. Несколько месяцев назад, когда за отцом пришли, он смотрел на людей в форме и не понимал, почему побелело лицо отца, почему плачет мать и почему стало так пусто и холодно в большой квартире художника и еще острее запахло масляными красками.
Отца он больше не видел. Среди соседей ходили слухи, что кому-то сильно помешал тихий художник-портретист Бланк. И странно, что забрали только его одного, но не тронули жену ( вдову ли уже?) и подростка-сына, четырнадцатилетнего Клауса.
Мать отправила мальчика туда, где пока что было безопасно, к бабушке, подальше от Берлина. Но потихоньку разбирающийся в ситуации Клаус, совершенно не хотел отставаться в скучном доме, где всегда пахнет свежим молоком и темно даже в солнечный полдень. Ему было неинтересно там, когда в родном, известном с рождения городе, каждый день происходят миллионы событий. Клаус не выдержал неволи, он сбежал. Через несколько дней, усталый, оборванный, голодный, добрался до Берлина и обнаружил что его квартира заперта, а про мать никто ничего не знает. Побродив по городу пару дней, Клаус примкнул к компании беспризорников, таких же как он, оставшихся без родителей подростков. Но честно говоря, мальчишке было неинтересно среди них, которым абсолютно все равно, что происходит в стране, заботящихся лишь о собственной шкуре. Но деваться было некуда-одному на улицах города выжить сложно, а жить надо было обязательно.
Хотя бы ради отца.
-Ну иди к нам, делать нечего! - мальчишеский голос стал требовательнее и злее.Но Клаус покачал головой и опустил голову на колени.
Кому мог помешать отец? Тихий, спокойный художник, никогда ничего не говоривший против власти и вообще не интересующийся ничем, кроме собственной работы. Разузнали о польских корнях? Ну, разве что.... Господи, как глупо это все...
Мать забрали исключительно потому, что она была женой польского эмигранта... А его, Клауса? Просто не нашли? Ой, вряд ли... Или... Он им зачем-то нужен?
Клаусу стало холодно, как тогда, в квартире, когда стук форточки, открывшейся от ветра, разнесся по всем комнатам, эхом отдаваясь от стен...